Эрик Френк Рассел - Космический марафон [сборник]
С романами его дело обстоит сложнее. К нынешнему дню на русский язык их переведено уже немало, однако при всем разнотемье и разнообразии сразу же делается заметным, какое огромное место занимает в мыслях и творчестве Рассела война.
Впрочем, разве это удивительно? Любой писатель суть плоть от плоти своего времени, своего общества, своего поколения. Первая мировая война пришлась на подростковые годы Рассела; он помнил затемненный Лондон и немецкие цеппелины в небе. На зрелые его годы упала Вторая мировая — руины Ковентри, печи Треблинки… А сразу вслед за ней началась третья из великих войн XX века — холодная. Куда же было деваться от войны человеку этого поколения? Она пронизала сознание, вошла в плоть и кровь. И принесла с собой четкий, легкоузнаваемый и распознаваемый образ врага — тоталитаризм. С тоталитарными-галактическими государствами воюет Земля в «Осе» и «Ближайшем родственнике»; из тоталитарного общества бежит на Землю кактусовидная девушка Мат — героиня прелестной новеллы «Свидетельствую»; именно тоталитарное общество является той общественной формацией, которую органически не способна принять странная цивилизация гандов в повести «…И не осталось никого» (кстати, эта написанная в 1961 году и давно уже известная отечественный читателям повесть одиннадцать лет спустя разрослась в роман «Великий Взрыв» — даст Бог, когда-нибудь и он дойдет до нас)… Перечень этот можно было бы продолжать и продолжать, порукой чему а произведения, составившие этот том.
Замечу, однако, что вести наш с вами разговор, опираясь лишь на эти последние, было бы и не так интересно, и не совсем справедливо по отношению к автору — ведь не он сам сборник сей составлял, не он закладывал в подборку одним переплетом объединенных произведений некую концепцию, И потому я позволю себе опираться на все, им написанное, — или, по крайней мере, на то, что органично вписывается в контекст сегодняшнего нашего разговора. Ведь творчество любого писателя достаточно разнообразно, чтобы о нем можно было рассуждать под самыми разными углами зрения, и потому всякий раз приходится заранее себя в той или иной мере ограничивать, вводить некие рамки, чтобы не превратить более или менее стройное течение беседы в растекание мыслей по древу.
Итак, тоталитаризм. Представления о нем у Рассела, надо признать, были весьма упрощенными в облегченными — на уровне антинацистской пропаганды времен Второй мировой. Доводись ему пожить у нас, в Третьем Рейхе или, скажем, в Китае — и романы строились бы совсем иначе. В самом деле, читая «Осу», например, очень трудно отделаться от впечатления, что попади блистательный шпион-диверсант Мур в Москву, Пекин или Берлин — и задачи, вставшие перед нам оказались бы куда более трудноразрешимыми, а сам он очутился бы в кутузке заметно раньше, чем успел бы в одиночку разложить вражеское государство. И это несмотря на то обстоятельство, что он — человек отменнейших кондиций, утверждение чего заложено уже в самом названии романа: по-английски одинаково пишется и слово «оса», и аббревиатура WASР, расшифровывающаяся как «белый, англосакс, протестант» — то есть первостатейный американский гражданин, средоточие лучших качеств нации. В нынешнюю эпоху всеобщего равенства и торжества воинствующего мультикультурализма этого словца почти совсем не услышишь, но в сороковые-пятидесятые годы оно еще звучало достаточно гордо. Все это, несомненно, так. И все-таки… Все-таки веет со страниц романа чем-то родным и близким; сквозь сирианский грим мистера Мура так и норовят проступить благородные тихоновские черты, и невольно слышится голос Копеляна за кадром…
Но опять-таки все это вовсе не странно. Облегченность представлений входит в правила игры, в структуру жанра. И то сказать, кто отважится требовать скрупулезной точности от флемминговского Джеймса Бонда? А вот сам по себе антитоталитарный пафос — он работает, исподволь формируя в сознании читателей устойчивый стереотип.
Однако есть одно обстоятельство, которое хотелось бы отметить. Не надо слишком пристально вглядываться в мир «Осы», «Спасателей с того света», «Ближайшего родственника» или блистательной «Абракадабры» (прим. ред. У нас на сайте этот рассказ выложен под названием «Аламагуса»), чтобы подметить любопытную деталь. Я не знаю, каким был опыт личного общения Рассела с армейской средой. Не знаю даже, был ли таковой опыт вообще. Но знал он армейские порядки явно неплохо. Что ни генерал — то дуболом; что ни полковник — то идиот; если кто и соображает что-нибудь — то младшие офицеры, не выше капитана, но и те далеко не всегда… Кругом — сплошь некомпетентность, очковтирательство, бюрократизм… Да, встречаются, само собой, среди писателей и барды армии и флота — вот хоть тот же Хайнлайн, например; вспомните его «Звездную пехоту». Но чаще, гораздо чаще армию видят именно так, как Рассел. Не случайно изо всех его новелл именно «Абракадабра» была удостоена в 1968 году премий «Хьюго» — самый фантастически-правдивый рассказ о флотском житье-бытье. И все же…
И все же — армия побеждает. Во-первых, потому что это наша армия. А во-вторых, потому что выигрывают-то войну как раз те самые кое-что соображающие лейтенанты, хотя лавры традиционно достаются дуболомам от полковника и выше. И воюют эти лейтенанты не за звездочки, не за ордена, не за кресла — за идею. Вернее, не «за», а «против». Против тоталитаризма. Который суть вечное априорное зло.
Каждый нормальный писатель — оппозиционер от рождения (вспомните блистательный в афористичности своей тезис Хуана Рамона Хименеса: «Если тебе дадут линованную бумагу — пищи поперек!»). Как и вышеупомянутые лейтенанты, он не столько «за», сколько «против». Против всего, что ему так или иначе не по нутру, поскольку все, что ему по душе, — оно в мире и так само собой разумеется. Расселу был не по нутру расизм — и вот появляется прекрасный рассказ «Пробный камень». Ему не по вкусу ксенофобия — и рождается великолепная новелла «Свидетельствую». Его бесит тупой армейский бюрократизм получите «Абракадабру». И все-таки главный его враг-тоталитаризм; о нем Рассел не мог забыть никогда.
Но даже при всем этом врожденные (или благоприобретенные? — не ведаю) чувство юмора, ироничный склад ума не позволяли писателю то ли подняться, то ли опуститься, Бог весть, до уровня сатиры, памфлета, заидеологизированного политического романа. Его книги — всегда чуть-чуть оперетта, чуть-чуть анекдот; но именно благодаря этим качествам они куда легче входят в ум и душу; во взаимодействие текста с читателем Рассел умело вводил, так сказать, «немного смазки» — используя образ, почерпнутый из его же одноименного рассказа. И смазка эта, нельзя не признать, всегда была первосортной.
Так же, как и в новеллистике, в романах своих Рассел искусно балансировал на грани между пылкой апологетикой армии в духе Хайнлайна и пламенными антиармейскими Филиппинами в стиле «Билла — героя Галактики» Гарри Гаррисона. И наверное, такое движение по гребню меж двух пропастей и есть главная черта самого Эрика Фрэнка Рассела.
В самом деле: разве не стремился он найти устойчивей равновесие между уверенным, механистическим подходом к тончайшим материям человеческой психики, свойственным бихевиоризму, и неистовой убежденностью в реальном существовании чудес, присущей пламенны» фортианцам? Или между вполне реальными вопросами астрономического обеспечения космических полетов — и откровенно условными, списанными с Трафальгара и Ютландского боя баталиями галактических эскадр? Или…
И тут невольно приходят на память поэтические строчки, утверждающие, что
…в глазах канатоходца
Мир зыбок и неуловим,
И он вот-вот перевернется,
И ты перевернешься с ним.
Не к этому ли эффекту и стремился всю жизнь Эрик Фрэнк Рассел? Ведь в картине мира — зыбкого, неуловимого, готового в любое мгновение перевернуться и вывернуться наизнанку — порою можно куда явственнее разглядеть подлинные черты окружающей реальности. Сотворяя собственные «сумасшедшие миры» и систематизируя их проникая в их имманентную логику, можно куда глубже проникнуть в сущность того единственного мира, куда мы приходим в момент рождения и откуда неизбежно уходим в неведомое «там, за гранью…». А может существовать задача интереснее?
Эрик Фрэнк Рассел
Безумный мир
1
О начале 2032 года возвестил взрыв семнадцатого космического корабля «Земля — Марс». Взрыв был самый что ни на есть заурядный, и тем не менее это событие вызвало некоторый переполох. Для сенсации имелись две причины. Во-первых, ничего более выдающегося на первые полосы газет в тот момент не нашлось. Во-вторых, в ракете находился человек. Предыдущие шестнадцать неудач уже научили публику не удивляться таким случаям. Обыватель воспринимал каждое известие о катастрофе марсианской ракеты точно так же, как довольно частые, несмотря на официальные заверения, сообщения о падении самолетов. Из шестнадцати провалов восемь пришлось на долю американцев, пять — русских, по одному — англичан, французов и канадцев; всеми кораблями управляли автоматы. Долларов сгорело в избытке, но человеческих жертв до сих пор не было.
